Степлер. Стихи и проза.

[Степлер]

Волга​

Светлана Догаева

Туман над Волгою навис
Лиловым полотном.
Замри, застынь, не шевелись -
Не шелестя крылом,

Белейшим, словно юный снег,
Несётся чайка вдаль.
Какая ширь! Волны разбег;
И - тихая печаль...

Закат и рдеет, и цветёт,
Лиловый с золотым;
Туман рассеялся; и - вот:
Звезда - и лунный дым...

О Волга, как просторна ты -
Как море-океан.
Собою поишь ты цветы
На острове Буян.

И крики чаек в синеве,
И лёгкий плеск волны -
Всё это Волга дарит мне,
В мои вплетает сны.

Лиловость с золотом ушли
И воцарилась ночь.
О, Волга, - сок родной земли! -
Прими меня, как дочь:

Ведь я - потомок тех племён,
Что жили здесь века.
Я ощущаю связь времён...
Великая река,

Ты прямо в сердце излилась
Стремительной волной.
Едины - я с тобой слилась.
Закат... Простор... Покой.


© Copyright: Светлана Догаева, 2013
Свидетельство о публикации №113082109085

 

[Степлер]

Тревога​

Светлана Догаева

Неясные тени,
Сквозящие блики,
Далёкие крики...

Туман над полями,
Дымы на полянах
Метут облаками...

В серебряный сумрак,
Скользя и петляя,
Сбегает дорога...

А в сердце - назойливый
Гул комариный:
"Тревога! Тревога!"

Куда вы, куда вы -
И свЕты, и звуки?
Протянуты руки...

Дрожащие струны;
Пустынные дюны;
Забытые руны...

А гуд комариный -
Набатом, раскатом! -
Над полем несжатым...

Холодное сердце.
Душа - недотрога.
Тревога. Тревога...


© Copyright: Светлана Догаева, 2013
Свидетельство о публикации №113082109100

 

[Степлер]

Уже всё угадано...​

Светлана Догаева

Уже всё угадано. Можешь не нервничать.
В словах недосказанность? Это - пустяк.
Я всё поняла, и моя недоверчивость
Опала, как опиум будущий - мак.

Слова - словно чёрные стрелы эбеновы,
Но - стёрт накончник: не ранят они.
Уже всё угадано. Тленны вы,
Бренны вы, какие-то давние ночи и дни.

И мне безразлично - проходят ли Вечности,
Скользнут ли тенями в Однаждости миг:
Раз нет Человека, то - нет Человечности?..
Но путник давно к расставанью привык;

Уже всё угадано! Можешь спокойно
И, не оборачиваясь, у-хо-дить.
Любить недостойного - мне недостойно,
Но - нету достойного, чтобы - любить!


© Copyright: Светлана Догаева, 2013
Свидетельство о публикации №113082109203

 

[Степлер]

Прекрасная Полина​

Светлана Догаева

(Только буква "П"!)
_____________________


Петр Петухов перевернул подушку.

Противная Полина! Пообещала... поманила... приворожила... Получается - "пидманула, пидвела!"

Пообещала прийти, поцеловала, прощаясь... Прокатила по полной!

Почему?

Почему, почему... Передумала!

Просто - передумала.

Придурок - поверил Полине!

Проклятые представительницы прекрасного пола - постоянно передумывают!

Петр простонал...

Поспать? Приснится Полина. Полина-Поленька... Потрясающая... противоречивая... прелестная... противная!

Подумать... Попробовать покорить Полину! Пусть понапрасну пройдёт полжизни - покорить! Приворожить! Прищучить!

Подушка примялась под Петиными плечами.

- Петя!

Позвали?.. Померещилось.

Петр пожал плечами, перевернул пухлую подушку.

- Петр!

Петр прошептал проклятие.

- Петька!

- Полина! - подскочил Петр.

- Петька! - повторила Полина. - Пошли поскорее по подушкам прыгать, пока преподы пиво пьют!

- Пришла... - прошептал Петр Петухов.

Первое подразделение - пятилетние подопечные педагогического "питомника" - прыгало по подушкам, презрев приличия, пока преподаватели пили пиво...


© Copyright: Светлана Догаева, 2019
Свидетельство о публикации №219010701381

 

[Степлер]

Калепуськи​

Светлана Догаева

Никто не знал, кто они такие - Калепуськи. Более того: они и сами этого не знали. Так уж получилось.

Родились Калепуськи во время одной весёлой игры. Мальчик Паша играл с девочкой Сашей. Играл, играл... И вдруг как закричал на весь двор:

- Калепуськи!

Так они и родились на белый свет - Калепуськи эти.

Девочке Саше Калепуськи понравились. Она подумала, что это что-то кругленькое, лохматенькое и немножко колюченькое. Ну, как ёжик. Почти. Поэтому она тут же выпрыгнула из песочницы и громко закричала:

- Калепуськи, калепуськи!

Таким образом, Калепусек стало чуточку больше.

Мальчик Паша и девочка Саша принялись кричать уже вместе:

- Калепуськи, Калепуськи, Калепуськи!.. - и весело забегали по двору.

Калепусек стало ещё больше. Они удивлённо смотрели на этот большой мир, в котором вдруг родились - потому что их назвали по имени! - и думали: а кто же они такие-то - Калепуськи? И что им надо делать? Как и зачем жить? Что они должны совершить в этой жизни - великое такое? Ведь очень важно - знать об этом с самого начала!

К Паше и Саше присоединились другие дети, игравшие во дворе. Они побросали совочки, лопатки и ведёрки с формочками и принялись бегать туда-сюда и весело выкрикивать:

- Калепуськи!

- Калепуськи!

- Калепусеньки!

- Калепусечки!

- Калепусята!

Калепусек стало очень много! А кроме того, появились и Калепусеньки, и Калепусечки, и даже Калепусята. Все они столпились вокруг самой первой Калепуськи - той, которую назвал по имени Паша, - и затеребили её, Первую Калепуську:

- Что нам теперь делать?

- А кто мы такие?

- А мы зачем появились?

Первая Калепуська этого не знала - сама ещё ничего не поняла. Но нельзя же ронять свой авторитет в глазах младших родственников! Первая Калепуська сделала загадочное лицо и важно начала:

- Ну, мы... видимо, наше предназначение заключается в том, чтобы... чтобы...

- А-а, ты не знаешь, не знаешь! - перебивая друг друга, закричали другие Калепуськи вместе с Калепусеньками, Калепусечками и Калепусятами. - Тогда мы сами разберёмся! Ишь, важная какая, а сама и не знает ничего!

Первой Калепуське стало очень обидно. Ты весь груз ответственности, можно сказать, берёшь на себя, пытаешься объяснить младшеньким, какое у них, у Калепусек, предназначение, а они над тобой смеются! Очень обидно!

- Ну и разбирайтесь сами, - гордо ответила Первая Калепуська. - Раз вы такие умные, что старших не уважаете!

И Первая Калепуська полезла на дерево, подальше от толпы шумных родственников, не знающих, чего им надо. Вредные какие! А ещё - Калепуськи!

Паша и Саша устали бегать и уселись на траве под тем самым деревом, на которое залезла обиженная Первая Калепуська.

- Здорово мы с ними играем, да? – спросил запыхавшийся Паша.

- Ага! – ответила Саша. – Ты молодец, что Калепусек выдумал! С ними так весело! Отдохнём – и ещё с ними побегаем, посмеёмся, да?

- Конечно, - кивнул Паша. – Мы теперь всегда будем с ними играть и бегать. Так весело и здорово, что у нас теперь Калепуськи есть!

Они отдохнули немного, потом вскочили на свои крепенькие ножки и вновь принялись бегать с другими ребятами по двору и кричать про Калепусек всякую смешную чепуху.

Первая Калепуська медленно слезла с дерева, торжественным шагом подошла к толпе других Калепусек, громко споривших о своём предназначении, и громко крикнула:

- Я знаю, кто мы такие и зачем родились!

- Ну, говори! – наперебой загалдели все прочие Калепуськи, Калепусеньки, Калепусечки и Калепусята. – Мы никак понять этого не можем, а ты же – старшая, ты должна всё-всё знать! – и они, подпрыгивая от нетерпения, принялись умильно заглядывать Первой Калепуське в глаза.

- Мы родились для того, - во весь голос закричала Первая Калепуська, отбросив напускную важность, - чтобы с нами играли дети! Чтобы всем на свете детям было весело и интересно!

- Здорово! – пропищал какой-то Калепусёнок и смущенно шмыгнул носом.

На что был похож его нос, я не знаю. И никто не знает! Кроме того маленького мальчика, бегавшего по двору, который и выдумал именно этого Калепусёнка.

- Да! – Первая Калепуська встала на цыпочки и окинула взглядом толпу своих родственников. – Поэтому и мы с вами никогда-никогда не должны ссориться и обижать друг друга!

- Конечно-конечно, - затараторили Калепуськи, - не будем обижать, не будем ссориться! Прости нас, Первая Калепуська!

- Прощаю! – закричала Первая Калепуська и погладила по головке маленького Калепусёнка. – А теперь – побежали играть с ребятами! Мы сделаем так, чтобы им всем было очень весело, они расскажут своим друзьям, как это здорово – играть с Калепуськами, и нас станет много-премного, и скоро все-все дети на свете полюбят играть с Калепуськами!

И толпа Калепусек бодро побежала к толпе детишек, и все они веселились и играли ещё долго-долго. Ну, пока детей не позвали по домам – обедать.

И каждый малыш, вприпрыжку побежав домой, вёл за лапку, или за ручку, или даже за хвостик – свою Калепуську.

А на следующий день они опять собрались все вместе, и поверьте – им было очень весело!


© Copyright: Светлана Догаева, 2014
Свидетельство о публикации №214102701756

 

[Степлер]

Я ухожу​

Светлана Догаева


Листва в парке была рыжая, страшная – и под ногами, и на ветвях. Стояла жуткая жара. Казалось, на деревьях развешаны вырезанные из жести пластины – такой скрежет сыпался с них вместо свежего шелеста. На жёсткой сгоревшей траве листья под ногами рассыпались в сухую ржавую пыль. Вода в пруду цвела обильной гнусной зеленью, стояла, как кисель. Даже вороны брезговали пить её. Всё было таким сухим, ломким. Всё раздражало, особенно – хриплые громкие взвизгивания неизвестно зачем приведённых в парк детей. На свежий воздух? Да в этом воздухе пыль стояла – широкими, дрожавшими сквозь солнце столбами.

Курить было противно, не курить – ещё противнее: появлялся мерзкий металлический привкус во рту, словно он долго сосал дверную ручку. Он сигареты хоть слюна изредка на язык набегала. Мороженое, купленное им у входа в парк, только обостряло жажду. Но он почему-то всё не вставал со скамейки, чтобы перейти через дорожку и купить в киоске бутылочку воды. Так и сидел в скупой дырявой тени сожжённых солнцем ветвей, прикуривая от одной сигареты другую и тщательно растирая окурки каблуком – пыль к пыли, прах к праху…

На этой скамейке той давней зимой они как-то раз слепили маленького снеговика. Она разгорячилась, щёки её зарделись, зелёные глаза казались карими от прилива крови. Он тоже возился в снегу, с полузабытым удовольствием – с детства в снежки не играл и снеговиков не лепил, - набирая его полные руки. Они слепили забавного снежного уродца, дружно решили, что он похож на их декана, окрестили его этим именем и оставили стоять «навечно» на скамейке. Навечно – до весны. Какой же это был курс?.. А какая была зима! Снежная, белая, свежая…

Через несколько дней, здесь же, у этой скамейки – они пришли проведать «декана», - он и сказал, что не любит её. Сказал правду, но от этой правды у него почему-то что-то заныло, засосало в груди. Он заставил себя вскинуть глаза и взглянул ей прямо в лицо. Увидел расширенные зрачки, приоткрытый рот… она слабо улыбнулась ему – она не поняла. Пришлось ему сказать эти слова ещё раз. Она нахмурилась и вдруг отступила от него. На шаг, второй… Движения её были замедленными, как во сне. Медленно сняла она шапку, медленно, не глядя, сгребла со спинки скамейки горсть снега. «Декан» вдруг упал и рассыпался. Медленно, с силой прижимая ладонь к лицу, она провела рукой сверху вниз, от лба до шеи, засыпав снегом воротник своего зимнего пальто.

Её тихое: «Почему…» - без вопросительной интонации – было ли оно всё же вопросом - или ответом? Одно это слово – и она замолчала, глядя куда-то далеко-далеко – не на него.

Он и сам не знал – почему, знал лишь, что правда – не любит. С ней было хорошо; с ней было очень, очень хорошо. Она ему не надоедала, она была такая весёлая, она умела молчать… Что ещё? Да всё! Всё в ней было хорошо. Но – она не сливалась с ним.

Он спрашивал себя: может, поэтому? Поэтому – не любит? Значит, ему нужен был человек, который захотел бы не оставаться собою, а стать частью его самого? Нет, он такого тоже не хотел. Он не знал бы, что ему делать с этой внезапно появившейся частью его самого. Зачем ему ещё одна рука, нога… душа?..
Она могла по своему желанию перейти из своего мира – в его, оставаясь при этом собой. Он – не мог.

Он пытался. Он - честно - пытался! Да, ему тоже нравились розовые облака над рекой; он ценил тихие звуки сумерек, которые она так любила, сливавшиеся с умирающим светом закатного солнца и запахом трав; он знал, что купола церквей – красивы; он отдавал себе отчёт, что бывает красив и красный кленовый лист под ногами… Он тоже всё это видел, но видел как-то иначе. А она всё это – любила.
По такому парку она могла бродить часами, и всё время он должен был быть готов к тому, что она – вдруг – побежит вперёд: захочет поднять с дорожки какую-нибудь забавную, по её словам, палочку, или подпрыгнет – неожиданно, - чтобы коснуться рукой низко свисающих ветвей; или тряхнёт тоненькое деревце, чтобы их обоих осыпало - берёзовыми ли серёжками, каплями ли недавно пролившегося дождя… Она играла – без игры. ТАК он не мог. Она словно каждый день открывала мир заново. А для него этот мир был раз и навсегда установленной кем-то (или чем-то) данностью.

Для неё любая лягушка, выпрыгнувшая на дорожку из пруда, была царевной. Для него – просто лягушкой.

Она, наверное, и в этом сгоревшем от страшной летней жары парке нашла что-нибудь… своё. А его – его этот парк сейчас просто бесил!

Она радовалась всему. Он – просто жил.

- Я ухожу, - сказал он в тот давний зимний день.

Он и ушёл бы, но почему-то не мог сдвинуться с места. Она молчала. Он стоял, стоял, как дурак… И тогда она ушла сама. Отвернулась от него – и ушла. А на следующий день, в институте, при всех, подошла и бросила перед ним на стол, на его конспект, деньги:

- Это вам за такси на той неделе… - и назвала его по имени-отчеству.

Он взял деньги – растерявшись, машинально. И до сих пор проклинает себя за это.

Он не забыл её, не забудет – её оказалось невозможно забыть, вот что было самым страшным. Он не был сердцеедом, но кого-то, конечно, за прошедшие с тех пор годы, уже успел забыть или слить в памяти с образами других людей, других женщин. А она – она всегда стояла отдельно. Возникала перед внутренним взором – в расстёгнутом зимнем пальто, с шапкой в руке. В другой её ладони был ком снега, и она медленно, с силой, проводила им по лицу, а потом – смотрела на него.
Конечно, он её не любил.

И сейчас не любит…

Чего он испугался тогда?

Он не может её забыть.

Он теперь ничего о ней не знал. И не знал – хочет ли знать. На традиционные встречи их факультета, по традиции посещаемые выпускниками разных лет, он не ходил. Ходит ли она? Он не знал и этого. Когда раз в полтора-два года он случайно пересекался с кем-то из однокашников – Москва – город маленький, большая деревня! – никто ему ничего о ней не говорил. И он никого о ней тоже не спрашивал.

Один раз, через несколько лет после окончания института, он увидел её в метро. Она шла прямо ему навстречу, слегка нахмурившись, глядя себе под ноги – она была близорука. Под мышкой она несла ярко-красный пакет из какого-то фирменного магазина. И вдруг, не поднимая глаз, она резко повернулась и пошла в противоположную сторону. Увидела его? Он не знал, не знал, не…

Иногда он с пристрастием допрашивал себя: зачем же он бывал с нею, раз не любил и с самого начала знал, что не любит? И не полюбит?

Бывал – слово ёмкое. Они целовались, вернее, целовала она: бурно, быстро, в щеки, в губы, но больше – в щёки, как маленького, обнимая его обеими руками, прижимая к груди его макушку: чаще всего это случалось на эскалаторе – она любила становиться на ступеньку выше, поэтому и могла пригнуть его голову к своей груди. Она становилась выше, словно желая защитить его.

Вот так он «бывал» с нею.

Она казалась ему очень чистой девочкой. Наверное, она такой и была.

- Я ухожу, - сказал он тогда, словно камнем бросил в эту чистоту. Конечно, нелепую. Конечно, смешную. Почему это смешно, когда девочка в двадцать лет остаётся чистой? Потому что! «Бикоз», как они говаривали в институте.
Он помнил её заливистый, совершенно детский смех, её внимательную весёлость, иногда сменявшуюся глубокой задумчивостью. В сущности, она воспринимала мир слишком уж трагически – так он думал. Поэтому и не устраивала ему сцен – после, не бегала за ним, просто больше вообще его не замечала.

Они проучились в одной группе ещё два года, и ни разу – ни разу! – она не сказала ему ни слова. Проходила, как мимо стенки. Он для неё умер.

Он, естественно, тоже с ней никогда больше не заговаривал, но его жгло её молчание. В этом молчании ему чудилось то презрение, то страх, то – сила.

Неужели она так сильно его любила, даже после его слов: «Я ухожу»? Он не мог заставить себя ещё хотя бы раз посмотреть ей прямо в глаза.

Да что же это такое, спорил он сам с собой, в чём дело, разве он был так уж виноват?! Он что – развратил её, соблазнил… поматросил и бросил?! Он пальцем её не тронул! Просто, устав «от всего этого» (от чего, знать бы - от чего?!), сказал ей правду! Что же – лгать надо было? Надо было на ней жениться (или НЕ жениться, а так…) и бросить её – через год или на следующий день, а не в тот зимний сумрачный денёк, когда они пришли к «своей» скамейке – и он вдруг решился, не выдержал больше этой… игры? Своей игры. Но во что же он с ней играл?! Он не знал. Но он играл – перед самим собой, а она…

Отстань от меня, говорил он кому-то, спрятавшемуся глубоко в его душе. Отвяжись от меня, я ни в чём не виноват, я сказал правду, я сделал доброе дело! Но что-то болело. Всё время. И совесть всё время почему-то принимала её облик. Вот опять: расстёгнутое пальто, шапка в руке, она проводит комком снега по лицу…

Она вышла замуж на третьем курсе. Год ходила с кольцом, потом как-то пришла без кольца, и он из обрывков разговоров однокурсников понял, что она разводится.

Он жадно вглядывался в её лицо: искал следы «опыта»… и не находил ничего. Разве что она немного побледнела и реже смеялась теперь. Курить?.. Она и раньше курила, она просто стала курить чуть больше и в перерыве между парами, выходя в институтский дворик, иногда доставала из сумочки сразу две сигареты.

Чего же она от него хотела, если у них не было «этого», спрашивал он себя. Вопрос буквально приводил его в исступление – он никак не мог найти ответ. Что ей было от него нужно? Может быть, это как раз она хотела, чтобы он с ней слился? Не бывает такого… да и что в этом хорошего? Жить словно в двух пространствах одновременно, смешивать их, лепить из них одно…Чтобы «и в радости, и в горе»… Зачем?!

А сейчас у него – что: радость или горе, все эти годы? И при чём тут вообще она, ведь столько лет прошло… десять… нет, уже двенадцать. Что же – он так и будет до самой смерти, случайно оказываясь в этом парке, вспоминать снеговика-«декана» и всё остальное? И не только в парке. Воспоминание о том зимнем дне, последнем их общем дне, приходило – нет! – коварно набрасывалось на него в самые неподходящие моменты. На работе, во время отпуска, когда он уезжал в очередную экзотическую страну, во время встреч с немногими приятелями, когда они «оттягивались» в каком-нибудь клубе или играли в боулинг… Воспоминание это понемногу заполняло всё его существование, оно стало привычно-болезненным, как хронический невроз. Если бы он хотя бы женился на ком-нибудь и завёл детей, может быть, оно, воспоминание распроклятое, оставило бы его в покое. ОНА оставила бы его в покое, наконец! Но он не знал – помогло ли бы ему даже это.
А вот вопрос: если он когда-нибудь всё же её забудет – станет ли ему от этого легче?

«Я ухожу», - сказал он тысячу лет тому назад. Почему же он всё время возвращается?

Он решительно встал со скамейки. Достал сигарету, закурил. Заглянул в пачку, увидел, что она пуста, смял, бросил в урну и решительно зашагал к выходу из парка, как человек, внезапно вспомнивший о чём-то очень важном и срочном.

У ворот парка, в песочнице, играла маленькая девочка лет пяти-шести. У неё было ярко-красное пластмассовое ведёрко, она то насыпала в него песок маленьким совочком, то высыпала обратно в песочницу. Она посмотрела на быстро идущего куда-то «дядю», широко раскрыв глаза, с робкой и одновременно весёлой улыбкой на разрумянившемся личике. Он встретился глазами с её взглядом и, вдруг споткнувшись на ровном месте, остановился, не дойдя нескольких шагов до ворот.
Почему эта девочка так на него смотрит? Неужели все дети ТАК смотрят? Почему у взрослых людей – и у себя… в зеркале… - он ни разу не видел такого открытого, прямого, дружелюбного взгляда… ЕЁ взгляда?

У неё был такой же точно взгляд: немного наивный, какой-то… да – «круглый», как у этой маленькой девочки. Она всегда смотрела так – с робкой и одновременно весёлой улыбкой, словно ожидая праздника и немного боясь, что этот праздник вдруг кто-нибудь испортит… Словно точно не знала: хороший перед ней человек или не очень… но, наверное, всё-таки, хороший.

Она же просто была ребёнком, вдруг понял он. Вот оно что! Она была… маленькая! А он сказал ей, что не любит… разве можно было сказать такое - ребёнку? Она НИЧЕГО не хотела от него, понял он. Она хотела просто «дружить»… потому что для неё тогда слова «дружить» и «любить» означали почти одно и то же… Не оттолкни он её тогда – может быть, они так и остались бы друзьями. Просто близкими друзьями! Она бы, может быть, полюбила – позже – кого-то другого, уже взрослой любовью, вышла бы замуж… а он мог бы сохранить эту дружбу… просто дружбу их сохранить… а он сам лишил себя этой дружбы – так жестоко, так безжалостно. Она и не претендовала на его свободу! Она ни разу ни на что не намекала! Она не требовала ни постели, ни брака! Она просто его любила, и всё! Она просто хотела его видеть – как можно чаще, и вместе гулять, и ходить в кино, и лепить снеговиков, и есть на улице мороженое… и так далее… и вся эта романтика, казавшаяся ему дешёвой и ненужной, была тем настоящим, что он потерял – по собственной воле! Она…

Он обернулся и незрячими глазами отыскал на берегу пруда скамейку, на которой когда-то, давным-давно, стоял их снеговик - «декан».

- Я ухожу… - прошептал он неизвестно кому, уже всё понимая, уже зная точно, что опять придёт сюда – завтра же, и что теперь будет ходить сюда долго, очень долго и очень часто… может быть, всю жизнь.

Маленькая девочка, игравшая в песочнице, улыбнулась, выбралась на дорожку и побежала прочь от «дяди», размахивая ярко-красным ведёрком и чему-то смеясь.


© Copyright: Светлана Догаева, 2014
Свидетельство о публикации №214092501126

 

[Степлер]

Время пока есть​

Светлана Догаева


…Зелёный нарезАл круги по саду, таща за собой под ручку Белую. Змий вёл себя достаточно спокойно, разве что косил глазом, выискивая под кустами потенциальных клиентов, а вот Горячка то и дело принималась дёргаться во все стороны, то застывая и тараща дикие глаза, то предпринимая попытки вырваться из чешуйчатых лап Зелёного прародителя, очевидно, считая, что он привиделся ей в алкогольном бреду. Сивуха из яблок с древа познания Добра и Зла – сильная вещь, так что в поведении Белой ничего особо удивительного не было. Зелёный приостанавливался и терпеливо ждал, пока доченька хоть немного не придёт в себя, после чего весь их прогулочный цикл повторялся с удручающей закономерностью.
В саду было холодно и мрачно, тучи закрывали небо, словно и они, и небо были настоящими. Тень от них - в виде реальных туч - нависала надо всей Среднерусской возвышенностью.

- Ну и погодку ты сегодня гражданам подсуропил, - заметил я. – У людей выходной, всё же, а ты…

- Сделал, что мог, - ухмыльнулся Зюзя, - сами виноваты! Ось-то кто раскачал? Пусть скажут спасибо, что дождичка нет. Дней эдак на сорок!

К сожалению, это была правда. Именно мысли и поступки людей, вкупе с разгулом самых разнообразных эмоций, привели к естественному и весьма плачевному результату: земная ось заметно разбалансировалась и буквально ходила ходуном последние два столетия, давая крен в 0,26 ангстрем чуть ли не ежедневно, описывая «восьмёрки» в стратосфере обеими своими концами. Те, кто полагает, что понятия «земная ось», «биосфера», «ноосфера» и иже с ними – чисто условные, глубоко заблуждаются. Самые что ни на есть реальные понятия. А уж 0,26 ангстрем по нашим, Вселенским, меркам - меркам Бесконечности, – величина немалая.

- Не торопись с дождичком, Зюзя, - лениво посоветовал я. – Великое Перемирие пока что в силе.

- Но день Последней Битвы тоже никто не отменял! – парировал он.

- Не отменял, - согласился я.

Спорить с Зюзей не хотелось, да и незачем было. Он этой ПБ – Последней Битвой – бредил чуть ли не с момента своего рождения, ибо идеалистом был – ещё почище меня. Но я-то слабости людские видел, знал назубок – и сочувствовал людям, а Зюзя рвался их всех скопом за эти слабости покарать, выдав, кому сколько причитается «горячих». А дальше – хоть трава не расти, и пусть наше начальство само разбирается, где там сколько козлищ, а где агнцев, и выкликает их пофамильно для Окончательной Регистрации.

- «Мы – санитары леса-а…» - немузыкально запел Зюзя, оглядывая меня с головы до ног дерзкими косыми жёлтыми глазами.

Я сдержался. Что с пацаном спорить? Папаша его не затеял бы такую подростковую провокацию, зато и разговора с ним не получилось бы никакого. С Азазелло мне говорить не о чем в принципе – мы по разные точки Диаметра стоим. Пока что, слава Богу, стоим, а не воюем.

Поэтому я просто улыбнулся Зюзе и ласково спросил:

- Попить не хочешь? Горло амброзией промочить? А то что-то ты, санитар, фальшивишь…

Зюзя оборвал свои завывания, надулся и бросил:

- Что-то ты, дядя Миша, Михал ты наш Иваныч, совсем благоразумным каким-то стал в последнее время. Ничем тебя, батенька, не прошибёшь! Стареешь, что ли?

- А надо? Прошибить? – я вздёрнул брови.

- Не знаю, - честно признался Зюзя. – Но очень хочется! Иногда.

- Хочется – перехочется, - я зевнул.

- Не скажи, - опять завёлся Зюзя. – Твоё ангельское спокойствие кого угодно из себя выведет!

Я промолчал, скрывая улыбку. Зюзя ещё слишком молод, чтобы понять: моё спокойствие – и есть один из факторов, почему мы с его отцом, Азазелло, уже долгое время не общаемся. Помимо того факта, что Зюзю именно мне под надзор отдали в своё время. Никто из наших с ним долго выдержать не мог, цеплял он их чем-то. А мне его ершистость – до последнего пера.

Азазелло давно уже не пытается даже это моё спокойствие «прошибить». Чем, скажите на милость, можно оскорбить сущность личности, которая в ответ на любые твои выпады только молча улыбается, словно ты – не Демон Смерти, а жалкий комарик без жала? Поэтому свои личные вопросы ко мне Азазелло давно уже передаёт через заместителей.

К счастью, Зюзя к ним, заместителям, не относится. Он не в штате, просто – мой поднадзорный. А кровь-то (условно говоря) молодая бурлит, энергия и неуёмный гонор требуют выхода… Внештатный специалист по мелким пакостям – вот кто у нас Зюзя. Погоду в воскресенье отдыхающим испортить в одном отдельно взятом регионе - это да, это он может. И ещё кое-что, по мелочи. И хорошо, что больше он не может, практически, ничего. И ещё лучше – что не сможет долго… очень долго… по человеческим меркам. Да и по нашим – тоже. Бредит днём Последней Битвы – и не знает того, что вряд ли он этого дня дождётся… живым и здоровым. Папа ему – из жалости – об этом не сообщил, ну, а уж я тем более Зюзю просвещать не собираюсь. Не моё это дело… в определённом смысле – не моё. О своём будущем - касательно дня ПБ, - кстати, я тоже почти ничего конкретного не знаю, кроме одного момента, связанного лично с Зюзей. Правила у нас такие.

Кстати, это тоже одна из причин, почему Азазелло со мной не разговаривает. Замолк он как раз тогда, когда прознал какими-то хитрыми путями, что я в курсе момента и обстоятельств предписанной заранее гибели его сына. И что приму я в них самое непосредственное участие. Видимо, Азазелло решил, что теперь ему говорить со мной не о чем. Изменить будущее я не могу – я не Он. Не Господь Бог. Меч с собой не беру, когда, по воле Его и обстоятельств, значась, помимо выполнения прочих обязанностей, Зюзиным надзирателем, должен с парнем встречаться, а больше я ничего сделать не в силах. Да и то – кто, кроме Него, знает: понадобится ли мне меч во время нашей последней – будущей – встречи с Зюзей, которая состоится задолго до дня ПБ… в которой – в битве этой - Зюзе не суждено принять участие?..

Знает Азазелло всё это, понимает – не хуже меня. А вот простить меня – не может. Уже заранее.

Кто знает, может, будь я на его месте, будь у меня сын, о ком я знал бы точно, что он от руки моего идейного противника погибнет – юным и, как говорят люди, подающим надежды, - может, я бы тоже не простил. Хотя, мне, вроде, и положено…

Но не зря же я меч ношу. Не всех мне положено прощать. Не всех…

Ладно, хватит о грустном.

Зюзя, заметив, что я отвлёкся и ушёл в свои мысли, вытащил планшет и сейчас тихо над чем-то хихикал, глядя на экранчик.

- Что опять начудил? – спросил я, заглядывая ему через плечо.

- Гей-парад в Каире устроил! – с удовлетворением сообщил мне Зюзя. – Там сейчас та-акой мордобой начнётся! Полиция уже на подходе.

- Ну, спасибо, сынок, - вздохнул я, вставая со скамейки, - обеспечил меня, старого, работой. И что б я без тебя делал? Ворон бы пугал в облаках, разве что…

Зелёный Змий с Белой Горячкой уже умотались куда-то, тучи над Нашим Садом немного разошлись – Зюзя все свои силёнки и внимание на Каир переключил. Я глянул вниз: на Земле, над Среднерусской возвышенностью, развиднелось, самые храбрые граждане, прихватив на всякий случай зонты, потянулись на пляжи и просто погулять потопали.

Зюзя – идиот молодой! Устроить гей-парад в мусульманской стране!.. Да нет… не идиот он. Это он специально. Постарался для дяди Миши, для Михал Иваныча своего разлюбезного… для меня, то есть.

- Дядя Миша, - крикнул Зюзя мне вслед, когда я направился к выходу из Сада, - а скажи-ка… завтра ты что делаешь?

- Как всегда – разгребаю ароматные следы твоих безобразий, - ответил я через плечо, идя к воротам.

Зюзя радостно захихикал мне вслед.

- До завтра, дяденька Мишенька! – пропищал он и нахально заорал во всё горло: - «Мы – санитары-ы леса-а!..»

Эх, молодёжь! Ладно, Равновесие с ним, в конце концов… Великое! Парень же не знает, что сам роет себе могилу…

Я добрался до офиса пешком – время ещё было. Времени всегда много, даже больше, чем нужно, просто мало кто это понимает. Гаврила Степаныч, увидев меня, ткнул пальцем в большой монитор, висевший под потолком, и подмигнул мне:

- Ну что, Михаил, к боевому вылету готов?

- Ещё нет, но сейчас буду, - нехотя кивнул я, доставая из жаропрочного шкафа комплект боевых крыльев и меч без ножен. Ножны мне по должности положены, но я манкирую – тяжёлые они, а я не люблю летать с лишним грузом на поясе. – Они там ещё не поубивали друг друга?

- Они так и так друг друга поубивают, - не без оснований заметил Гаврила Степанович. – Ты, главное, приволоки мне… - он вгляделся в монитор, - вот этого… и вон того тоже прихвати, пожалуй. Способные ребята… Здесь от них больше проку будет, когда… Ну, ты и сам знаешь – когда именно.

Ну да, конечно. Знаю. Что бы мы ни делали каждый день, но день ПБ незримо присутствует во всех наших мыслях, делах и разговорах. Что у нас, что у них, наших идейных противников… что у людей. Не у всех, правда, но это – дело времени, а его, я повторюсь, всегда много.

- Приволоку, Гаврюша. Можешь не сомневаться. Пиши сопроводиловки - для Него. Ну, полетел я, - и я, надев крылья и сжав в руке меч, стартовал в Каир прямо из офиса – Зюзя что-то совсем разрезвился и решил ускорить развитие событий.

А архангелам грех отставать от какого-то мелкого беса в скорости, хотя времени у нас всех – у всех, повторю в третий раз! – пока что ещё много.

Пока что.


© Copyright: Светлана Догаева, 2014
Свидетельство о публикации №214092501144

 

[Степлер]

Уктрампотия, или месть инопланетянам​

Светлана Догаева

Фантастический юмористический рассказ
_______________________________________


В прежних жизнях меня двадцать четыре раза похищали инопланетяне.

Воплотившись в двадцать пятый раз, я поняла, что с меня хватит, и решила им жестоко отомстить. День за днём я разрабатывала самые изощрённые способы мести. Но все они были либо трудноосуществимы, либо в принципе невозможны, так как на Земле ещё не имелось ни летающих тарелок, ни бластеров (кроме изготовленных по заказу Лукаса и ему подобных в Голливуде, но эта бутафория никак для моих целей не подходила), ни даже мало-мальски приличного разрушителя планет или приборов для мгновенной телепортации в нужную точку Вселенной.

А кроме того, чтобы иметь возможность им отомстить, надо было оказаться с инопланетянами в тесном контакте. Лучше всего – на их планете. Неважно, на какой именно: все инопланетяне, в общем-то, похожи друг на друга – это крайне агрессивные, тупые, злобные и мелочные создания. (Ну, почти все. Встречаются и исключения, но они крайне редки). То есть, необходимо было, чтобы меня… в очередной раз похитили с родной планеты.

И вот тут-то и произошёл «сбой программы»: меня почему-то больше не похищали! Может быть, они прочли сквозь разделяющие нас мириады парсеков мои мысли, может, просто решили, что я больше не представляю для них никакого интереса, поскольку они уже выкачали из меня всю необходимую им информацию. Как бы там ни было, в моём двадцать пятом воплощении меня никто не желал похищать, и что мне с этим делать – я не знала. Надо было принимать срочные меры.

Я принялась прогуливаться по ночам возле охраняемых военных объектов нашего города. После семнадцатого по счёту объяснения в военной прокуратуре города звёздопогонники махнули на меня рукой, решив, что я – просто безобидная городская сумасшедшая. Слава Богу, проверять эту версию они не стали, иначе весь отпущенный мне срок своего двадцать пятого воплощения я бы провела в дурдоме. Правда, оттуда людей похищают почему-то гораздо чаще, нежели из всех прочих мест на Земле, но, поразмыслив, я всё же решила не портить свою очередную биографию.

Я записалась в городское общество уфологов и недели три подряд добросовестно выслушивала скучнейшие и длиннейшие доклады его членов, из которых следовал вот какой вывод: НЛО – скорее всего, и - к большому сожалению, - всё же, миф, но… чего только на белом свете не бывает!

Сочтя, что я зря трачу своё драгоценное время – ведь неизвестно, сколько лет я проведу в этом воплощении и как скоро последует воплощение за номером двадцать шесть, - я временно отложила планы мести инопланетянам и решила заняться своей личной жизнью. Тем более, что моя очередная мама уже пропилила мне все мозги на эту тему. Мол, я уже на четвёртом курсе и тому подобное, и все мои подруги давно радуют своих мам, повыходив замуж и нарожав им внуков.

Мне было, в общем-то, всё равно, с кем именно связать свою двадцать пятую по счёту молодую жизнь, лишь бы муж впоследствии не висел у меня на мозгах, как это делала мама. Ну, и чтобы он был моего нынешнего возраста или чуть старше, с деньгами и не урод. И, желательно, не полный идиот и не эгоист до кончиков ногтей.

Короче, чтобы найти такого мужчину, мне пришлось обшарить сверху донизу весь наш химико-технологический институт, три высших военных училища нашего города, медицинский вуз, а также полностью деморализовать немногочисленный мальчиковый контингент городского педвуза.

В итоге – полный ноль. Мужчины, соответствующего всем статьям моих высоких критериев, похоже, просто не существовало в природе. Во всяком случае, в нашем городе такового не имелось. Даже среди преподавателей всех этих учебных заведений, тем более, что они были намного старше, чем мне требовалось. Другие страны отпадали – мама не отпустила бы меня на ПМЖ даже за двадцать километров, в соседний город, где ныне обитала моя подружка Ленка, вышедшая замуж в прошлом году и переехавшая в тот город к мужу.

Я намекнула маме, что хочу попробовать покорить Москву. Мама решительно возразила – при переводе в вуз того же профиля я рискую потерять целый курс, то есть, один год, это раз, и окончательно засидеться в девках, это - два, ибо в Москве и своих красавиц полна коробочка.

Я оказалась в тупике и уже начала подумывать о том, чтобы подкопить денег и тайком сбежать в Тибет. Оттуда всё же поближе к Большому Космосу, и, может, меня наконец опять похитят… и я - наконец-то – им всем отомщу!

И тут появился Он.

Он был идеален. Почти. То есть, Он полностью подпадал под мои высокие требования к будущему супругу. Я зацепила Его на межвузовской Олимпиаде по лёгкой атлетике – пришла на стадион болеть за своих химиков и увидела это чудо в компании знакомых медиков. Познакомиться с Ним – это было дело техники, и знакомство увенчалось быстрым успехом: Он прилип ко мне мгновенно и больше уже не отлипал. Выяснилось, что Он перевёлся в наш медвуз из какой-то Тьмутаракани (и при этом курс не потерял, на что я не преминула указать своей маме впоследствии, познакомив её со своим избранником).

Что Он во мне нашёл – я понятия не имела. То есть, что я красива, как Елена Троянская, – я знаю. Что умна, как сам Дьявол, - догадываюсь. Но при Его-то выдающейся, какой-то неземной внешности Он вполне бы мог покорить хоть Жанну Агузарову – в её молодые годы, - или даже саму Ксению Собчак, или Анфису Чехову! А то и нашу всенародно известную скандально-пикантную балерину, которая больше уже не балерина, а талантливая «самопиарщица». Фамилия её, как вы все знаете, начинается на букву «В».

Да, Он был ПОЧТИ идеален. Вскоре я узнала, в чём заключается это «почти», и чуть было не дала задний ход в наших отношениях, но было уже поздно: моя мама, с которой я Его познакомила, по уши втрескалась в будущего зятя с первого взгляда и всерьёз заявила мне – если я не выйду замуж за это чудо, и как можно скорее, она, мама, утопится в нашей городской речке, отречётся от родной дочери через газету и уйдёт в монастырь. Да-да, именно в таком порядке.

Так что же это за ПОЧТИ, такое ужасное, что я чуть было не повернула оглобли и не отказалась от брака с красивым, умным, хорошо обеспеченным (спасибо Его родителям!) Женечкой Кустоваевым? Вы ни за что не догадаетесь, пока я сама вам не скажу.

Нет, Он не был извращенцем. Он не прятал от меня, будущей жены, свою стипендию, а потом – и зарплату. Он не капризничал по поводу еды – что для будущего врача очень и очень странно! – даже если, замотавшись с учёбой, я «подавала» ему чёрствые, трёхдневной давности, бутерброды с позеленевшей (местами) колбасой. Он не швырялся по ночам камнями в бродячих кошек, орущих под окнами, и помнил, когда у меня и моей мамы день рождения. Он – вы не поверите! – Он даже САМ СТИРАЛ СВОИ ТРУСЫ И НОСКИ!!!

Но… Он не верил ни в инопланетян, ни в реинкарнацию.

Меня это, признаться, здорово подкосило. Когда я однажды попыталась донести до Него – в очень мягкой форме – всю историю своих прежних воплощений и похищений, Он как-то странно на меня посмотрел, зачем-то пощупал мой пульс, велел показать язык и попытался было оттянуть книзу моё левое нижнее веко, за что тут же и схлопотал по лапам. Затем Он глубоко о чём-то задумался и, машинально потирая отбитые мною кисти рук, спросил – не пыталась ли я в юности писать стихи и фантастические рассказы? Нет, не пыталась, ответила я. Он посоветовал – а ты попробуй! С твоей-то, мол, фантазией… Я плюнула и ушла в кухню – готовить обед.

Кстати, Он обожал компоты, которые в нашем доме варила исключительно моя очередная мама. Особенно хорошо ей удавался грушевый компот. Она варила его вечером, литра три разом, и ставила большую банку на окошко, чтобы он к утру остыл, заботливо прикрыв горлышко банки блюдечком. Я, в основном, «работала» по мясу – когда у меня находилось для этого время, свободное от учёбы и от выстраивания ужасных планов моей жестокой мести инопланетянам. Мы уже жили одной маленькой, но счастливой семьёй, хотя официально ещё не были расписаны с Женей.

Дату свадьбы нам назначили на восемнадцатое число следующего месяца.
Что-то в этой дате меня смущало, но я всё никак не могла сообразить – что именно.

И только накануне свадьбы, семнадцатого марта, до меня дошло: это же роковая для меня дата! Меня ВСЕГДА, во всех моих прежних воплощениях, похищали именно восемнадцатого числа!

Месяц значения не имел – это мог быть и месяц сбора урожая во времена царя Хамураппи (тогда я была придворной жрицей, и меня, насколько я помню, с большим шиком принародно казнили за какую-то мелкую провинность); и восемнадцатое трюмера в революционной Франции, при Конвенте (тогда мне напрочь отттяпали на гильотине мою аристократическую голову); и восемнадцатое мая в Ивано-Франковске в 1905 году, когда все шестнадцать рабочих картонажной фабрики города вдруг решили объявить забастовку – по примеру рабочих в больших городах, Москве и Санкт-Петербурге (тогда меня расстрелял какой-то казак, когда я несла в мятых жестяных судочках листовки вместо обеда для своего мужа-картонажника).


Но число всегда было восемнадцатым!

Я так и села в постели, больно стукнувшись челюстью о собственные коленки – слишком быстро согнула ноги. Женя, слава Богу, не проснулся от моего резкого движения. Он перевернулся на другой бок и сквозь сон пробормотал какую-то невнятную фразу. Что-то типа:

- Всё в порядке… она уже готова… - и еле слышно добавил странное слово, выговорив его по слогам: - Ук-трам-пот!

И тут я всё поняла. Всё - и сразу. Сразу - и одновременно.

УКТРАМПОТ! Это же… да, это название той самой планеты, на которой надо мною больше всего изгалялись эти противные инопланетяне! Они меня взвешивали; они меня измеряли; они меня допрашивали – невыносимо визгливыми голосами; наконец, они меня, гады… щекотали!!! Я побывала на их мерзкой, жаркой, как сто Африк разом, планете не менее пятнадцати раз! И именно из-за уктрампотцев – чтоб их там их местные аналоги африканских крокодилов сожрали! – я и решила отомстить, страшно и жестоко, всем инопланетянам во всех имеющихся Вселенных, коих я ещё встречу на всех своих будущих жизненных путях!..

Так… Женечка у нас, стало быть, уктрампотец?! И восемнадцатого числа… то есть, завтра… после нашей свадьбы, видимо… и произойдёт очередное похищение моего драгоценного воплощения?!

Всё ясно. Надо принимать срочные меры! Но… какие?! Ведь все, все, буквально все мои, тщательно продуманные, планы мести инопланетянам – неосуществимы. Как по причине технологической отсталости планеты Земля в целом, как я уже говорила, так и по причине моей личной отсталости в этом плане. Не поливать же мне будущего супруга соляной или серной кислотой, предварительно похитив её из лаборатории нашего химико-технологического института, дабы проверить – а что у него под кожей, жабры или, не дай Бог, щупальца?! Если Его кожа – хитроумный скафандр, в котором Он разгуливает по нашей зелёной планете, то под ним может быть всё, что угодно, ибо уктрампотцы – непревзойдённые метаморфанты и могут, в случае необходимости, отрастить себе любой орган, от хвоста до органического био-пропеллера с перепончатыми лопастями!

Думай, Лера, думай, приказала я себе, и думай быстро! Что для меня важнее: любовь – или месть? Месть – или любовь? Я ведь влюблена в этого коварного уктрампотца, как бешеная кошка!

И тут меня вновь осенило.

Я помнила название их столицы. Столицы всей планеты – они обогнали Землю в развитии эдак на десять-двенадцать тысяч лет, и каждая планета в их секторе Галактики имела собственную единую столицу. Без поллитры, как говорится, такое и не выговорить, но я не пью, это во-первых, и всё спиртное в нашем доме сейчас под строгим контролем, ввиду завтрашнего свадебного торжества, это во-вторых. Так что пришлось мне на трезвую голову скатать губы в трубочку, пальцем прижать верхнюю губу к носу, наклониться к Жене – я, увы, не знала его настоящее, уктрампотское, имя, - и ласково, отчётливо проговаривая каждый этот жуткий звук, рявкнуть ему в самое ухо:

- Ккрыггждфрумжггххряжч!

- А?! – так и вскинулся на постели мой любимый инопланетянин.

- Ккрыггждфрумжггххряжч! – громко повторила я, глядя прямо в его расширившиеся от сна – или от ужаса из-за того, что я его раскусила-таки! - зрачки.

Пауза затянулась так надолго, что я вдруг испугалась – ведь восемнадцатое число, наверняка, уже наступило, и что будет, если Женя телепортирует меня на Уктрампотию немедленно, прямо из нашей постели – непричёсанную, без вещей и денег, в одной лишь пижаме и босиком?..

Наконец, Он (я пишу Он с большой буквы всё это время, потому что так надо. Потому что я очень сильно Его люблю!) отвёл глаза от моего лица, тоже сел в постели, обхватив руками колени, как я, и сказал куда-то в пространство:

- Теперь уж ничего не поделаешь… Свадьба состоится…

Я прекрасно понимала, что нас сейчас слушают Его соплеменники-уктрампотцы, поэтому задрала голову, уставилась в левый угол потолка и негромко, но твёрдо заявила:

- Всё! Больше вы меня не достанете! Это Я Его у вас похищаю – и именно восемнадцатого числа! И катитесь вы все… - тут я употребила уктрампотский эквивалент нашего слова «чёрт» - … катитесь вы все к ЗДЖРНФРУЙЕЙСШТРСУ! Поняли меня, гады?!

Женя как-то странно дёрнулся и попытался отодвинуться от меня подальше, забившись в уголок кровати, к стеночке, но тут в дверь нашей комнаты постучала моя двадцать пятая мама.

- Женечка… Лера, извини, мне показалось, или ты чихнула? Выпей аскорбинку… Извини, но…

- Что – «но»?! – грозно вопросила я. Как же она некстати-то!

- Как ты со мной разговариваешь?! – возмутилась было мама, но тут же переключилась на любимого будущего зятя и с умильной улыбкой засюсюкала: - Женечка, ты просил, чтобы я с утра, как обычно, налила тебе стаканчик свежего компотика… а уже, между прочим, семь часов утра… и вам пора собираться. В восемь придёт парикмахерша, делать Лерочке укладку. Регистрация вашего брака – в 10 утра, вы почти самые первые в очереди. Так что – вставайте и готовьтесь к самому знаменательному и радостному событию в вашей жизни!

- Спасибо, Инга Михайловна, - каким-то «обесцвеченным» тоном, без единого признака каких-либо эмоций, отозвался Женя и встал с кровати. – Да, я просил… - и он пристально посмотрел на меня, - как обычно… стаканчик компотика! С… УТРА… КОМПОТИКА!

Я лишь усмехнулась и тоже выбралась из постели. Он мне зубы не заговорит и спагетти на уши не накрутит, пусть даже и не надеется – я таки раскусила этого уктрампотца! И пусть меня теперь похищают, сколько им угодно раз: я сама, выйдя замуж ровно через три часа, стану инопланетянкой – уктрампоткой! А следовательно, обрету межпланетную дипломатическую неприкосновенность и защиту от любых возможных похищений своей драгоценной личности, сколько бы её ни ждало ещё воплощений в будущем.

Странно, но факт – уктрампотцев почему-то никто из всех прочих инопланетян никогда не похищает. Так что я стала первым в истории всех Вселенных земным существом, которому – которой! – удалось невозможное: я сама похитила инопланетянина!

И пусть Он только попробует когда-нибудь, когда я с пристрастием его обо всём расспрошу, обмануть меня и заявить, что Он, мол, просто во сне оговорился, прося у моей мамы своего любимого компотика; и что Он, мол, не верит в пришельцев и в реинкарнацию, как и во все прочие, очевидные для всех нормальных людей вещи. Или пусть попробует отрастить лопасти на спине и улететь – Карлсон из уктрампотца в наших, земных, условиях не получится никогда! Я Его раскусила, и наши будущие дети, земляне-уктрампотцы, крепко привяжут его к нашей Вселенной, к планете Земля и к нашему городу. Ну, и ко мне с моей двадцать пятой мамой – лично. Уж об этом-то я позабочусь, ибо знаю из прежних похищений своих прежних воплощений, что уктрампотцы - самые верные в браке существа. У них вообще НЕ БЫВАЕТ разводов! А биологически мы полностью с ними совместимы, невзирая на весь их метаморфизм и приспособленчество к условиям окружающей их в данный временной отрезок среды.

И пусть Женечка пьёт свой любимый компот по утрам, по вечерам и даже им обедает все отмерянные нам будущие годы нашей совместной жизни – ничегошеньки Он мне этим не докажет. Потому что укртампотцы – самые большие любители компота во всех известных мне Вселенных, где я уже успела побывать, и где, возможно, мы ещё побываем вместе с мужем и нашими детьми, которых я постараюсь нарожать как можно больше. И посетим мы иные миры уже как дорогие гости, а не как граждане, похищенные какими-то посторонними нам инопланетянами.

А особенно любят уктрампотцы грушевый компот, который моей двадцать пятой маме удаётся лучше всего на свете!


© Copyright: Светлана Догаева, 2014
Свидетельство о публикации №214092401935

 

[Степлер]

Гибнут​

Светлана Догаева

Гибнут невинные, гибнут уставшие,
Гибнут уснувшие и озверевшие,
Что-то понявшие, в чём-то – заблудшие,
В чём-то – хорошие…
Где же – воскресшие?

Нет – и не будет.
Ушли безвозвратно:
Кто – с узелками скарба домашнего,
Кто – с автоматом – вечным! – Калашникова.
Гибнут – навечно.
Ставьте им свечи;
Матом кричите, шепчите молитовки –
Завтра погибшие станут «вчерашними»,
Станут статистикой,
Мёртвыми цифрами:
Дьявола не остановишь молитвами.
Мёртвая цифра – она не мертвее
Мёртвого тела,
Она – лишь страшнее.

Страшное дело…
Выпейте водочки!
Новые павшие дней послезавтрашних
Напрочь уверены в личном бессмертии.
Ну, а другие, уже отрыдавшие,
Просто не знают – во что бы поверить им?..

Гибнут. И те, и другие,
И третьи,
Как неподкупные,
Так – и продавшие
Всё, чем нельзя торговать на планете –
Душу и тело…
Гибнут и дети.
Ну, а чего же вы, люди, хотите?
Это – война.
Так что – уж извините!


© Copyright: Светлана Догаева, 2015
Свидетельство о публикации №215020601314

 

[Степлер]

Кнопка​

Светлана Догаева

Кнопка была вредной-превредной! Это на первый взгляд она казалась праведницей. Лежала себе тихонько в коробке с другими кнопками, не выступала, не гадала о том, какую бумажку вздумается кому-нибудь прикнопить к стенке с её помощью. Этим гаданием занимались обычные кнопки, не лелеявшие честолюбивых надежд. Нет! Эта кнопка была совсем другой! Она таила коварные планы.

И она дождалась своего часа.

- Быстро, на стул её клади! - и, открыв коробку, отчего все добропорядочные кнопки ссыпались к одной стенке своего картонного домика, Вредную Кнопку ухватили чьи-то пухлые пальчики.

Кнопку положили на стул остриём вверх, и она чуть не подпрыгнула в предвкушении того, как сейчас, вот сейчас, через минуточку, вопьётся своей иголкой-остриём в чью-то...

- Шухер! - услышала она и затаилась на стуле, желая стать как можно более незаметной.

Стул был обит потёртой серой тканью, поэтому Вредная Кнопка надеялась, что её пропустят мимо глаз.

Ножки стула заскрипели, нечто большое, круглое, мягкое зависло над сиденьем... Вредная Кнопка затаила дыхание, и...

- Сидоров! - услышала она чей-то грозный оклик. - Почему доска грязная, ты же дежурный!

Большое и мягкое отодвинулось. При этом стул покачнулся и заскрёб ножками по полу. Вредная Кнопка, как ни цеплялась она за обивку, упала на пол, и...

И её расплющило что-то твёрдое, впечатав остриё в маленькую дырочку, с краю которой это остриё торчало. Вредная Кнопка - новенькая, острая, страшная и грозная - превратилась в обычный металлический кругляшок, неспособный никому причинить вреда. На ней даже поскользнуться было бы невозможно - ведь она была очень маленькой.

- Ах, вы! - пискнула Вредная Кнопка, но никто её не услышал.

- Карту повесь, Сидоров, - услышала она. - Возьми кнопки и повесь... аккуратно!

Глотая бессильные слёзы, Вредная Кнопка увидела, как из картонной коробочки вынули целую горсть добропорядочных, самых обычных, таких скучных, с её точки зрения, кнопок и принялись накалывать ими на деревянную раму большую красивую разноцветную карту. Кнопки весело засверкали в лучах солнца, и рамка с картой приобрела очень нарядный вид.

- Я вам ещё покажу! - просипела Вредная Кнопка.

Но ничего она никому не показала. После уроков уборщица вымела её из кабинета географии вместе с прочим мелким мусором и выбросила в помойное ведро.

Если вы хотите извлечь из этой истории какую-нибудь мораль - придумайте её сами! А я ничего придумывать не буду - всё и так очевидно.


© Copyright: Светлана Догаева, 2014
Свидетельство о публикации №214102801985

 

[Степлер]

Новые записки сумасшедшего​

Светлана Догаева

Новые записки сумасшедшего


Написаны Моголем. Посвящаются Гоголю.

***

Дорогая администрация межзвездного отеля «Каблофрукт». Я надеюсь, что мои записки помогут вам сориентироваться в происходящем у нас в отеле и принять соответствующие меры.

***

Вчера Папа Римский укусил Кая Юлия Циммермана за нос и оторвал с его рубашки четыре пуговицы, которые потом и проглотил. Примите меры. В прошлый раз глотание пуговиц Папой Римским привело к незапланированному взрыву Сверхновой, так что наш Бетельгейзе беспокоится.

***

Прошу сделать мне трассологическую экспертизу. Давно пора.

***

Поэма. Прошу меня в очередной раз увековечить.

Хожу в неадеквате
Я по своей палате.


***

Думал, что наблюдаю за своими тараканами. Оказывается, всё это время я сижу в ботанизирке. Примите меры.

***

Прошу выдать мне сто семнадцать порций озверина. Я никак не могу прийти в бешенство, и это меня угнетает.

***

Зачем вы напихали в утреннюю кашу зеленых паучков с Альдебарана? Я их не ем и не коллекционирую. Я подам на администрацию отеля коллективную жалобу, предупреждаю честно.

***

Бабидюксы вчера были недожаренными, а капубиксы – пересоленными. Трампампусек же на десерт не подали вообще. Передайте шеф-повару, чтобы он достойно выполнял возложенные на него обязанности. Кстати, дуст вчера был вообще совершенно несъедобным.

***

Трепанацию черепа мне провели с нарушением моих авторских, потребительских и водительских прав. Моему НЛО так до сих пор и не произвели технический осмотр. Прошу принять меры.

***

Мою просьбу о перемене мании величия на манию Демиурга до сих пор не удовлетворили. Примите срочные меры, иначе я ее переменю самостоятельно. За последствия я в таком случае не ручаюсь и гарантировать ничего не могу.

***

Нас, постояльцев отеля, беспокоит шум ночного пылесоса. К тому же, позволю себе заметить, что потолки пылесосить необязательно, заявляю вам об этом не в первый раз.

***

Прошу отдать мне на поруки и под ноги голубой коврик из душевой. Он ни в чем не виноват – виноват душ номер четыре.

***

Прошу пропускать ко мне моего знакомого, таракана Василия, по средам и субботам. Я хочу видеть всех и всегда.

***

Все мои алиби на ночь с 12 на 23 июня безупречны. Убийцу подушки за инвентарным номером 089160051 ищите среди других постояльцев отеля.

***

Во время позавчерашней прогулки я потерял свою кибертапку (с левой ноги), а кибердворник ее до сих пор не нашел. Это безобразие!

***

Во время поединка с Наполеоном Третьим на шпагах мне было очень хорошо. Пришел служитель отеля и сделал так, что нам обоим стало плохо. Пресеките террор вашего персонала!

***

Скажите посланнику с планеты Ути-Пути, чтобы он меня не магнитил и не примагничивал к кровати. Иначе я буду вынужден пустить на его родную планету отравляющих газов. Погибнут все, предупреждаю честно.

***

Фикус в коридоре – это не фикус, а уборщик Петя, которого заколдовал и превратил в растение колдун Вася (третья кровать от окна). Срочно примите меры, иначе я подам жалобу в ООН, в комиссию по делам человеков и фикусов.

***

Профессор Эйнштейн из соседнего номера – дурак и идиот. Его вечный двигатель не проработал и десяти минут подряд и лопнул со страшным шумом. Прекратите финансировать этого придурка и отберите у него запасную наволочку и украденное из душевой полотенце.

***

Совершенно необязательно делать Солнце зеленым и квадратным. Все постояльцы отеля привыкли к нашему обычному Солнцу – синему, треугольному. Замените обратно, срочно устраните неисправность.

***

Зря убрали скелет из комнаты медитаций. Он вносил искру оживления в наше бытие. Верните скелет на место, вместе с повязанной на его шее голубой ленточкой и колокольчиком в отверстии в правой тазобедренной кости.

***

Фряконометр мне не нужен, он нужен товарищу Сталину Номер Девять. Отдайте ему, а то он все ночи напролет хихикает и мешает другим постояльцам спать. Мне же требуется амбихромитер, синего цвета, левосторонний и в поперечную вишневую полосочку. Хорошо бы получить и брюкодаметр, но я в курсе, что сейчас их нет на складе. Я подожду, но вы поторопитесь – без брюкодаметра не работает должным образом мой шпуробизитер, а время уходит.

***

Вчера утром мои сосиски встали с тарелки и ушли к Каю Юлию Циммерману. Вы обязаны их отловить, а я обязан о них позаботиться. Действуйте без промедления, я беспокоюсь за их судьбу.

***

Вчера я спал хорошо, хотя пятая Луна в окне явно была лишней. Примите к сведению: четырех Лун вполне достаточно.

***

Официантка нашего ресторана Дуся - не официантка нашего ресторана Дуся. Это злостная шпионка из королевства Похихрюндия, и ее надо срочно поймать и посадить в тюрьму.

***

Прошу больше не устраивать стриптиз в душе Шарко. Это меня расстраивает, а мой настройщик находится в долгосрочном отпуске на Мальдивах.

***

Синие простыни и оранжевые наволочки наводят на меня тоску зеленую. Прошу все перекрасить – у вас же осталась краска от недавно покрашенного забора.

***

Совершенно необязательно запускать в наш номер восьминогих брюхоносцев с тремя рогами на голове. Мы спим хорошо и даже не храпим.

***

Если танцовщица Валечка выйдет замуж за метрдотеля Колесникова И., я буду вынужден покинуть отель и уйти в монастырь. Он ей не пара.

***

Отдайте моих крокозябриков. Они могут разбежаться по всей территории отеля, а это – пожароопасная ситуация. Примите меры.

***

Прошу выдать мне безвозмездно, то есть, даром, восемь гвоздей, пластмассовую кружку, две столовые ложки и лодочный мотор для сборки летающего робота модели Карлсон-7.

***

Спокойных ночей больше не будет, прошу поставить об этом в известность всех постояльцев отеля «Каблофрукт». Я намерен написать симфонию в девяноста шести частях для труб парового отопления.

***

Засим остаюсь вашим верным постояльцем, Моголем Аристархом Вампирьевичем (число, дата, подпись, Большая Королевская Печать).


© Copyright: Светлана Догаева, 2015
Свидетельство о публикации №215081400949